Как наивны мы были
<Г.Л Олди “Маг в законе”>
Лина сама
- Ходзюн, лови!
Увернулся. С явным сожалением посмотрел на разбившееся о стену блюдце, хоть и знал, что ненастоящее оно, иллюзорное, растает сейчас. А жаль всё равно – красивое...
- Лови, Аюру!
Шарахнулся, словно зверь. В глазах страх плеснулся и пропал – нет, не камень, не со зла. Это только утренняя разминка, привыкнуть пора. Чёртово блюдце... Мог бы – испепелил иллюзию.
- Ну вот, теперь можно и завтракать идти, - смеётся Ходзюн, и ты смотришь с завистью: почему дуракам везёт, ну почему?
Потому что не везёт чужакам. Изгоям.
- Аюру, пошли, ну что стоишь!
Интересно, она это нарочно? Нарочно их двоих выбрала?
Младший ждёт, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Не нарушаешь старшинства, да? Почему это? раньше ведь не очень-то соблюдал, так почему сейчас? Потому что это может обидеть Аюру. А друзей обижать – последнее дело.
- Ладно, пошли.
И в тёмных глазах радость, владельца их тянет сорваться с места, но ты идёшь рядом, подлаживаясь под неторопливую походку. Хотя это не тебе надо ровнять дыхание.
Ты не понимаешь его страха. Он не понимает твоего непонимания. Пожалуй, нарочно не подберёшь таких непохожих существ.
Голубые глаза чистые и незамутнённые – как гладь воды, как зеркало. Как зеркало: ничего в них сейчас не отражается, в этих зеркалах, в этих странных глазах с чуждым разрезом. Слишком широкие они, и цвет падающих на них прядей в Империях встретишь не так часто.
А встретишь – будешь знать, что перед тобой кодзин.
Другие глаза наши, правильные, раскосые. Цвета красного дерева, правда. Светловаты. И блестят по возрасту, ишь, шныряют, высматривают вокруг всё новое. По всему – глазам, лицу, волосам – коренной уроженец Империй.
Точно, уроженец. Коренной. Почему ж ты это в кодзина камнями не кидаешься, коренной? Другие кидаются.
- Долго идёте, - ворчливый голос старухи-учительницы. – Без завтрака сейчас останетесь.
Не останетесь. Раз блюдца не об головы ваши пустые-мальчишеские разбились – не останетесь. А может, и разбейся, не остались бы. Не было такого ни разу, вот и не знаете. Реакция вас с самого начала не подвела. Выработана только она, эта реакция, по-разному.
Один по играм научился.
Другой – от летящих вслед проклятьям камней уворачиваясь.
“Мама, почему они нас не любят?”
Потом она пришла.
“Хочешь учиться магии, ...Накаго?”
Имя созвездия. Твоё имя. Почему? Как это такая честь досталась кодзину?
За что?!
Ты не хотел учиться. Совсем. Ведь это значило покинуть маму. Ты не хотел. Но она сама отослала. Отослала с ней, сказав, что так тебе будет лучше.
А потом, когда возвращались к ней, она задумчиво сказала: “Подожди здесь” и привела вскоре второго ученика. Он бросал тоскливые взоры в ту сторону, откуда они пришли, но улыбнулся тебе и сказал:
- Меня зовут Ходзюн. Таиицу кун сказала, что ещё Титири. А ты кто?
Улыбнулся? ТЕБЕ улыбнулся? Мальчик-конанец – кодзину из Кутоо? Как же это у него улыбка не стаяла, когда взглянул он на чудо-юдо заморское-непонятное, перед ним стоящее? Как же это рука у него не стала палку либо камень нащупывать? Почему?Потому что – ребёнок.
Ребёнок, младше кодзина. Ребёнок, просто не понявший этого “почему?”.
- Кодзин? Правда с далёкого-далёкого Запада? А как там, а? Ну скажи!
А кодзин признаётся, что и не был-то он никогда на “далёком-далёком Западе”, в Кутоо родился, в Восточной империи под покровительством Сэйрюу-дракона. Как и родители его родились.
- А-а.... – ты разочарован. – Какой же ты тогда кодзин...
Он – он обиделся! А потом вы выяснили, что он и сам-то не очень понимает, что это за кодзинство такое. Понимает только, что плохо это другим кажется. Хуже парши.
А ты хлопаешь глазами и слушаешь – но не слышишь. Не встречался ты с кодзинами, не травили их в конанской твоей деревне. За что травить-то? За нераскосые глаза? Да не могут люди такого делать.
А он убеждает – могут.
А ты не веришь.
А потом вы приходите к Горе, и начинается учёба. И ты изумлён и испуган тем ужасом, что мелькает на лице товарища, когда там, где только что была его голова, разбивается блюдце. Ты не знаешь, что значит впаянный в душу страх.
И ещё ты не понимашь, что Аюру – тоже ребёнок.
В самом деле, приглядимся: это на восхищённый взгляд Ходзюна, взгляд, моложе на год, четыре месяца и четыре дня, Аюру – взрослый. А на самом деле – десять лет ему от роду да ещё полгода. Какое ж это “взрослый”.
Впрочем, для ребёнка ему детства не хватает. Не сложилось. Не было детства. И друзей-то не было. Единственный близкий человек в целом мире – мама, отец умер слишком давно, чтобы его помнить.
Когда вам, ребята, сказали, что вы будете учиться магии, один спросил: “Я стану волшебником?”, а другой – “я смогу защитить маму?”
Вы взошли на Гору, не зная, что её вообще можно не увидеть. Кодзин не был доволен, что вас поселили в одной комнате: ему не нравилось постоянное присутствие рядом конанца, несмотря на то, что тот явно пытался подружиться. И продолжал пытаться, не обращая внимания на нарочитое по отношению к себе равнодушие. Рассказывал незамысловатые истории из своей жизни, не понимая зависти в глазах Аюру.
Ну что взять с обыкновенного счастливого ребёнка.
Впрочем, вода камень точит. Тебя, мой маленький кодзин, несмотря на зависть, бешено тянуло к единственному человеку, предложившему тебе свою дружбу. На самом деле, ничего с тобой ещё не случилось, что бы ты там не думал. Камни – ерунда по сравнению.
По сравнению с тем, что ты ещё вполне мог избежать.
Ходзюн взахлёб рассказывал о своих друзьях, Аюру сонно слушал. Он уже легко мог представить окружение товарища, но сам прошлым делился по-прежнему неохотно. С другой стороны, похоже, у конанца был дар угадывать скрытое и недосказанное. Это могло бы сделать его опасным человеком... но при самом буйном воображении Аюру не мог представить Ходзюна таковым. Впрочем, тогда он многого не мог представить.
До истребления Хин оставалось восемь месяцев и шесть дней.
За семь месяцев блюдца отлетели от слабых ещё барьеров. Но если от барьера Ходзюна блюдце спружинило в руки мальчика, и тот радостно залюбовался наконец-то целой вязью узора, то о невидимую стену, выставленную Аюру, блюдце разбилось вдребезги.
За шесть месяцев и двадцать дней это повторилось.
За шесть месяцев и одиннадцать дней по-другому уже и не случалось, хотя блюдца давно летели без предупредительных окриков.
За пять месяцев Аюру стал и вслух, и мысленно называть учительницу не она, а Таиицу кун.
За четыре месяца и восемь дней мальчиков почти перестало смущать то, что у Таиицу кун два облика – ворчливой старухи и женщины-императрицы – и сонм помощниц-Нян-Нян.
За месяц и пятнадцать дней Аюру, обмолвившись, назвал Ходзюна другом.
За двадцать дней Аюру пришла забрать его мать. Годичная разлука показалась обоим невыносимо, бесчеловечно долгой. Да и уверен ты был, мой кодзин, что всему научился уже, хотя предупредили тебя, что это начало только, что в жизни ты умение своё не применял ни разу, что можешь не совладать...
Я провожала взглядом уходящих мать с сыном, и закатное солнце окрашивало золото их волос в цвет запёкшейся крови. Справа от меня грустил Ходзюн, сам не зная, как верна сейчас эта грусть.
- Глупая старуха, - впервые голос “божественного” моего облика прозвучал старческим хрипом. – Даже Боги не могут изменить судьбу, а уж какое-то там воплощение положительной стороны мира... Глупая старуха.
Ты, мой единственный оставшийся ученик, молча глядел на меня, чувствуя, что слушаешь нечто, тебе не предназначенное.
- Тебя тоже можно вернуть домой, - махнула я рукой. – У тебя тоже судьба, которой не смогу помешать я, глупая старуха.
- Я могу вернуться домой? – обрадовался ты. – Хорошо! Я так давно всех не видел!
- Да, - кивнула я. – Хорошо. Лучше некуда. Иди собирайся.
10.09.2001