Sharin Den

Эсвет

 

 

          Я сделаю себе этот мир из того, что в нем есть -

          Я сделаю,

          Нарисую себе сны на асфальте мелом -

          Я сделаю,

          Напишу облака на небесном холсте пастелью -

          Я сделаю,

          Запущу поцелуем движенье светил над собой -

          Я сделаю

          Маленькую свою вселенную внутри большой,

          Собственную свою вселенную внутри большой.

          Я буду обниматься с тиграми и львами в траве -

          Я сделаю,

          Я буду спать в древесном дупле, умываться росой -

          Я сделаю,

          Птенцов учить летать, щенков лаять и блеять ягнят -

          Я сделаю,

          И больше никто никогда не сможет у меня отнять

          Маленькую свою вселенную внутри большой,

          Собственную свою вселенную внутри большой.

Почти «Маленькая Вселенная». О.Арефьева

 

 

По небу скатилась одинокая звезда и на мгновение отразилась в водах реки.

- Красиво, - сказал возница, слегка придерживая лошадей. Женщина, сидевшая с ним рядом, послушно кивнула.

- Дура ты, - возница раздраженно покосился на женщину. – Ну, что киваешь? Надо было сложить стихотворение... Сколько я тебя учу, а толку никакого.

- Ван, ну хватит ворчать! – над бортом повозки поднялась голова молодого парня с соломой в нечесаных коротких волосах. – Спать же хочется...

- А ты помолчи, - оборвал парня возница по имени Ван. – Вот как женишься, так тоже жену воспитывать будешь!

- Да что я, нанимался?.. Как жениться соберусь, может, вообще из театра уйду!

- Да как ты смеешь, щенок!..

- Тише, - почти прошептала молчавшая до того женщина. Мужчины мгновенно замолчали, напряженно прислушиваясь.

- Дитё?.. – неуверенно пробормотал Ван, уловив странный, непривычный в дороге звук. Действительно ли это детский плач? Или, может, ночное чудище приманивает одиноких путников? Все может быть в этом краю...

- Я пойду посмотрю, - бросила женщина, спрыгивая с повозки.

- Сдурела?! – придушенный крик Вана остался без ответа. Ван остановил повозку и тоже спустился на дорогу. Взъерошенный парень перевалился через борт и, тяжело вздыхая, протянул Вану пару факелов.

- Яо! Постой, Яо! Мы с тобой, - окликнул он женщину, которая уже почти исчезла в ночной мгле. В повозке завозились, запалили еще три факела, и сонные, помятые путешественники уставились в темноту, ожидая возвращения разведчиков.

Через несколько минут Яо и ее спутники миновали поворот, плач сразу стал громче, и в мечущемся свете факелов открылась мрачная картина. Здесь дорога проходила прямо над обрывом; видно, возница той кареты, обломки которой виднелись на камнях, не сладил с лошадьми. Внизу кипела быстрая река, давно унесшая прочь все, что долетело до воды. А на крошечной площадке под обрывом скорчились две фигуры – женская и детская. Оттуда и доносился жалобный плач.

- Лю! – женщина кивнула парню, указывая на обрыв.

- Да ты что, Яо! Чтоб я ночью туда полез?! – двадцатилетний Лю замахал руками, но тут Ван молча дернул его за рукав.

- И ты туда же?! – жалобно взвыл Лю, но все же покорно подошел к краю обрыва, укоризненно взглянул на Яо и начал спуск. Ван поспешно зашагал обратно к повозке, и вскоре три оставшихся там человека уже тянули веревку, которой Лю обвязал бесчувственную женщину. Вторым заходом вытащили самого Лю с примерно годовалым ребенком на руках.

Один из путешественников подержал руку женщины, приложил к ее губам зеркальце и мрачно покачал головой:

- Только что померла, Ван. Вот только что сердце остановилось.

Ван выругался.

- А знатная дама была, погляди, Ван! – высокая фигуристая тетка разгладила рукав погибшей. – Небось столичная цаца.

- Вот радость на нашу голову! – воскликнул Лю, слегка тряхнув ребенка. Тот мяукнул, как котенок, и снова тихо и безнадежно заплакал.

- Дай сюда! – приказала немногословная Яо. Лю поспешно протянул ей ребенка и отряхнул руки. Яо прижала дитя к груди, и оно тут же затихло.

- Яо, ты что это?.. – Ван быстрее других сообразил, что происходит. – Ты совсем спятила, жена?! Куда нам еще младенца? Он же из богатой семьи! Его искать будут, дура!

- Его никто не найдет, - тихо и внятно сказала Яо. – У меня нет детей. Он будет моим сыном. Я назову его... Тиун.

- Тиун Ре, - обреченно вздохнул Ван Ре, хозяин и режиссер маленького бродячего театра.

 

- Тиун!!! – пронзительный голос тетушки Мэй разносится по всему лесу. Театр расположился для отдыха и репетиций на поляне недалеко от Эйю – столицы Конана. Театр не знает границ, актерам все равно, где играть. Тиуну сейчас шесть лет, и он видел Кутоу и Хоккан, а теперь вот и Конан. В прошлом году умерла матушка Яо, и Ван поседел от горя, и теперь единственная женщина в труппе – Мэй. Она старается заботиться о Ване и о Тиуне. Но она не любит детей, а Вану стало все равно. Поэтому Тиуна гоняет в три шеи кривой Сэнь. Тиун не любит Сэня за его скрипучий голос, вечное раздражение и сучковатую палку, которая гуляет по ребрам Тиуна каждый раз, когда мальчик ошибется. Поэтому сейчас, вместо того, чтобы репетировать, Тиун прячется среди корней поваленного дерева, и его зеленые, как трава, глаза сверкают в полутьме, следя за каждым движением на поляне. Тетушка Мэй ищет его. Но где же старый Сэнь?..

- Ага, попался, лисенок! – раздается за спиной знакомый голос. Тиун подпрыгивает на месте, уже ожидая, когда палка опустится на спину. «Нет, нет, меня здесь нет!..» - беззвучно кричит все его существо...

- Тьфу, Сэйрюу меня забери, да где ж он? – слышит мальчик растерянное бормотание Сэня. – Глаза-то подводят, видать... Только что мальчишку видел, а он вдруг взял и растворился... Не иначе, старый пень, на солнце перегрелся. И огоньки голубые...

Тиун слышит, как удаляются шаги воспитателя, и детское сердечко бьется часто-часто. Случилось чудо. Но Тиуну всего шесть, он не боится чудес. И он еще не знает, что это за легкий зуд где-то справа на животе тревожит его, и почему сквозь пальцы, потянувшиеся почесать это место, сочится слабый голубой свет...

 

Тиуну двенадцать. Он сидит, задумчиво потирая ладонью живот, - этот жест давно вошел у него в привычку. Он умеет творить маленькие чудеса. А сегодня ему показали другое чудо. Правда, сначала было немножко больно, и еще почему-то горько плакала тетушка Мэй, когда узнала, что вельможа из Кутоу взял мальчика к себе в постель... Тиун накручивает на палец прядь длиннющих черных волос. Вельможе они понравились. Вельможа сказал, что Тиун очень красив, и просил мальчика остаться. Но Тиун не хочет оставаться. Красивый дом, вкусная еда, нежный и заботливый красавец-хозяин, ночные наслаждения – это все, конечно, хорошо. Но театр! Чеканные строки древних поэтов, безупречный строй нот и столь же безупречные движения идеального тела, выверенные жесты и реплики; послушные воле Тиуна зрители, смеющиеся и рыдающие по одному движению его брови; и совсем немножко чуда, превращающего сцену в единственно возможную реальность!

Тиун еще не знает, что его детское восхищение своими возможностями скоро превратится в упоение властью; не знает и того, что после выступлений театра люди иногда сходят с ума.

Рядом – осторожные шаги.

- Тиун? Позволь, я побуду немного с тобой...

Это он, тот самый вельможа. Тиун важно кивает – ведь у него спросили разрешения!

- Ты совсем не хочешь остаться?.. Но, может, хотя бы ненадолго?..

- Я должен играть, - но в голосе уже сквозит сомнение. Ненадолго, хм?..

- Твой театр хорошо зарабатывает здесь. Может, ту неделю, что вы работаете в окрестностях, ты поживешь у меня? – ласковая рука перебирает вороные пряди. Тиун вздыхает. С тех пор, как умерла матушка Яо, ему достается не так уж много человеческого тепла. Вернее сказать – совсем не достается.

- Ну, хорошо, - решается мальчик и тут же попадает в объятия обрадованного вельможи.

 

Тем вечером Тиун обнаружил в доме библиотеку. Читать его научили очень рано - актер не может быть неграмотным, - но кроме текстов пьес да тоненьких книжечек для бедняков никакой литературы мальчику не попадалось. А здесь! Тома, дощечки и свитки, золоченые и бархатные переплеты, мягкие страницы... Ночи Тиун проводил в хозяйской спальне, дни – в библиотеке, и вряд ли он мог сказать, что нравилось ему больше. Приемный отец, узнав, чем занят мальчик, освободил его от участия в спектаклях, несмотря на бурные протесты труппы.

А потом пришла пора уезжать. Снова хлюпанье грязи под колесами повозки, снова ночевки в чистом поле. Снова восторг и ужас зрителей.

И кое-что новое. Тайна жгла мальчишку изнутри, но он молчал, неведомым шестым чувством понимая, что его время еще не настало. В богатом книжном собрании он наткнулся на Книгу Сэйрюу – здоровенный том в синем шелковом переплете, с красочными картинками и с текстами всех известных легенд о боге – хранителе Кутоу. Сначала Тиун думал, что нашел книгу сказок. Потом выяснил, что это и не сказки вовсе, а подлинные истории и предсказания. А потом внимательно прочел все, что касалось сейши Сэйрюу.

Итак, он был сейши Сэйрюу, Томо. И однажды его бог призовет его на службу. А он... А он ничем не сможет быть полезен, кроме танцев, пения и маленьких иллюзий.

Повозка надсадно скрипела, угрожая развалиться, ругался Лю, вытаскивая увязшее колесо, глухо кашлял уже не старый – дряхлый Сэнь. Угрюмый Ван и обозленная на все на свете Мэй перебранивались вполголоса. А двенадцатилетний Тиун молча брел по дороге, молча помогал Лю, молча поддерживал Мэй. Он думал. Он хотел учиться.

 

Шли недели, складываясь в год. Дорога вела и вела маленький театр по кругу – из Куто в Хоккан, из страны Судзаку – в страну Гэнбу, и снова – по накатанной тропе... Когда они приходили в те места, где уже играли раньше – их не вспоминали. Они снова плясали и пели, получали свои гроши и отправлялись дальше... Кочевая жизнь, смех и слезы, лица и маски.

Тиун учился. Учился как одержимый. Не было в тех местах, где проходил театр, ни одного мудрого монаха и ни одного шарлатана, мнящего себя магом, который бы избежал въедливых вопросов черноволосого мальчишки с пронзительными глазами. Не было ни одной книжки в городских лавках, в которую бы он не сунул нос. Его били по рукам и таскали за уши – он молчал и мрачно улыбался, как будто знал некую одному ему внятную истину. Его выпороли за то, что сцапал с полки ценный, редчайший трактат – он молчал, кривя губы то ли от боли, то ли от презрения. Его обливали площадной бранью, а он только дергал плечом, словно отбрасывая от себя грубые слова.

А еще он продолжал играть на сцене. Его мастерство все росло, его танцы и песни приводили знатоков в восторг. Он не стеснялся продавать свою красоту знатокам другого рода. Те щедро платили, а он тайком приходил в лавку и на все полученные деньги покупал еще одну книгу...

Год простучал колесами по дороге. И еще полгода. А потом судьба подставила Тиуну подножку.

 

Дело было в столице Кутоу. Театр остановился на постоялом дворе – едва ли не самом паршивом в городе, в таких трущобах, что Мэй и новенькая девушка, по имени Айин, не рисковали выходить на улицу без Лю или гимнаста Тори. Однажды вечером, оставив дома одного Сэня, который уже почти совсем ослеп, труппа отправилась посмотреть выступление столичного театра.

Тиун впервые видел это роскошное зрелище, и в его сердце надолго поселилось желание быть таким же, как это сверхъестественные существа на сцене, в удивительных костюмах, с разукрашенными хорошим гримом лицами. Что с того, что эту пьесу он знал наизусть - каждое слово и каждый жест! Что с того, что главный положительный герой дважды сфальшивил! Но весь этот свет, блеск, шелка и цветная бумага, фонари, бубенцы... Тиун страстно хотел быть там, на этой сцене, быть таким же красивым, дарить всю эту красоту восторженной толпе! Даже его одержимость грядущим служением Сэйрюу отошла было на второй план. А впрочем, почему же! Его силы и возможности сейши в сочетании с искусством актера позволят ему вертеть людьми как угодно. Он сможет вести их и наполнять их сердца надеждой. Вокруг него все будут счастливы!

Он плелся с представления нога за ногу, погруженный в свои мечты, как наяву видя восторженный блеск в глазах людей, таких же, что стояли рядом с ним в толпе. Та немолодая женщина с бородавкой на щеке, или вон тот парень чуть постарше самого Тиуна, что подпрыгивал и размахивал руками от возбуждения...

Болезненный удар по колену вернул его к реальности. Вообще-то он должен был бы упасть, но натренированное чувство равновесия удержало его на ногах. Тиун удивленно поднял глаза и уперся взглядом в лицо того самого подростка. Того, который подпрыгивал...

- Ты че, куколка! Че уставился?!

- Я?..

Все детство Тиуна прошло среди взрослых. У него никогда не было приятелей-ровесников, он не знал, что такое мальчишечьи разборки. Угрозу он почуял, но в чем ее причина, не понимал.

- Ну я, что ль?!

- Это наша улица, куколка. Хочешь пройти – гони денежку, - рядом с первым парнем нарисовалось еще человек пять. Оборванные, чумазые ребята лет пятнадцати. Со злорадными ухмылочками.

- О чем это ты? – изумление Тиуна не знало предела. – Как это – ваша улица? Так не бывает...

- Гля, парни, он не знает!

- А ты покажи ему, чтоб знал...

Тиун успел заметить кулак, летящий ему в живот. Успел уклониться – реакция позволяла, - еще пытаясь сплести иллюзию собственного исчезновения... Но удар в плечо оборвал попытку, бросив мальчика на землю.

Он не потерял сознания, даже когда его пинали ногами. Потом тот парень, что разинув рот смотрел на представление, наклонился и проворно обшарил карманы изодранной курточки Тиуна.

- Да ну, пустой он, - презрительно сплюнув, бросил он приятелям, выпрямляясь.

- Стража! – заполошный вопль кого-то из мальчишек заставил всю компанию в мгновение ока исчезнуть. Только пятки просверкали. И никто из них не услышал, как длинноволосый чужак, лежавший навзничь в уличной грязи, прошептал разбитыми губами:

- За что?.. Я же только хотел, чтобы вы были счастливы...

В зеленых глазах, полных слез, отражались огни фейерверка. В Кутоу отмечали день рождения императора.

 

Три сломанных ребра, ушибы и ссадины надолго уложили Тиуна в постель. Театр оставался в городе: Ван отказался бросить приемыша. Чтобы прокормиться, Мэй продала почти все книги Тиуна. Тот не возражал. Он вообще почти ничего не говорил, только изредка «да», «нет», «не знаю»...

Семнадцатилетняя Айин, увязавшаяся бродить вместе с театром из-за Лю, сидела возле Тиуна, уговаривая его поесть – и так две недели. Без нее мальчик бы просто тихо угас. Что-то сломалось в его душе. Что-то очень важное.

Но постепенно в зеленых глазах загорелись прежние огоньки. Снова какая-то упрямая мечта завладела Тиуном, и тетка Мэй только головой качала, слишком хорошо зная неукротимое упорство этого тронутого.

Спустя месяц после той ночи он внимательно посмотрелся в зеркало, убедился, что на лице не осталось шрамов, чуть подвел глаза, поцеловал онемевшую от изумления Айин в щеку и ушел. Возвратился на следующее утро, с синяками под глазами, бледный, хмурый, опустил на стол перед Ваном связку золотых монет и тихо произнес:

- Это театру. За весь этот месяц. И завтра я принесу еще.

- Тиун!.. – Мэй горестно всхлипнула. Мальчишка снова нашел себе богатого любовника. И ведь хороший мальчик, а вот поди ты...

На следующий день он принес еще одну связку. И сказал, прислонившись к дверному косяку:

- Этого довольно, чтобы вы не голодали еще месяц. А теперь я ухожу.

- Как? Куда? – только и смог выдавить Ван, глядя на повзрослевшего приемыша.

- В столичный театр. На год. Учиться. Потом я вернусь, - короткие фразы падали, как капли начинающегося ливня. – Я вас найду. До встречи.

И он ушел, растворившись в лабиринте узких улочек, не обернувшись на людей, ошеломленно глядевших ему вслед. Тиун Ре больше не желал людям счастья. Теперь он хотел быть счастливым сам. Назло всем.

 

Столичный театр его принял с распростертыми объятиями. Им как раз не хватало уборщика.

Однако не прошло и месяца, как Тиун воцарился на сцене. Театр, которому уже было грозила императорская опала, готов был носить хмурого юношу на руках. Он вернул труппе расположение двора.

А Тиун играл, проживая заново жизни своих персонажей, глядя их глазами на развалившегося в кресле императора, на стройного золотоволосого красавца за правым императорским плечом, на стайку дам, прячущихся за полупрозрачной ширмой... Он играл, а потом уходил в город к старому однорукому колдуну постигать премудрости настоящей, неподдельной магии. А вдоволь надышавшись приторных благовоний в жилище наставника, он бежал на другой конец города, где жил мастер боевых искусств, который и сам не знал, зачем вдруг согласился обучать зеленоглазого безумца тайным приемам обращения с мечом, ножом и любыми подручными предметами.

Прошел год. Одним дождливым вечером Тиун Ре исчез из города, и вся труппа столичного театра не знала, проклинать его или благодарить богов за то, что они послали Тиуна театру хотя бы на год. Старый колдун предыдущим утром тихо скончался, мирно улыбаясь закопченному потолку: он передал ученику все, что знал. А мастер боевых искусств напился, как сапожник, и горько плакал на плече у недоумевающего собутыльника, повторяя, что пропал великий, великий талант...

Тиун шел навстречу маленькому театру по знакомой дороге. Навстречу единственной родине, которую знал.

 

Они встретились в Эйю. Театр должен был играть для молодого императора конанского, по неведомой прихоти почтившего бродячих актеров своим вниманием. Тиун подошел неслышно, как тень, еще издалека услышав причитания тетки Мэй:

- ... куда ж теперь-то денешься? А что играть, что играть, я тебя, Ван, спрашиваю?! Ну, Лю нам героя сыграет, а злого принца-то кто?!

- Я сыграю, - тихо сказал Тиун, и Мэй обернулась на голос, еще не поняв, кто это сказал.

А потом была минута потрясенной тишины, а потом крики радости, и слезы, и объятия. Тиун смотрел в знакомые, почти не изменившиеся лица. Ну, чуть-чуть прибавилось седины в волосах Вана; ну, похорошела Айин, а Мэй, наоборот, постарела ровно на год. Старого Сэня не видно... что? Умер? Да, конечно, жаль...

А труппа смотрела на незнакомого юношу с лицом и голосом Тиуна и не знала, что сказать. Вырос. Окреп. Стал совсем взрослым... Стал другим.

- Я сыграю злого принца, - повторил Тиун. – Когда спектакль?

Выяснилось, что спектакль завтра. И они с Айин и Лю отправились покупать новые костюмы, грим и фонари. У Тиуна были деньги – много денег.

Труппе оставалось только недоумевать, как он в одиночку, хорошо одетый, с полной сумкой золота, прошел через Кутоу и пол-Конана, ни разу ни налетев на лихих людей. А Тиун, разумеется, не стал рассказывать, как невидимкой проскальзывал мимо разбойничьих засад, а когда однажды тихо пройти не получилось, пятеро бандитов сами попрыгали в пропасть, а еще трое легли где стояли. Рядком, с длинными шпильками в глазницах.

 

Они сыграли спектакль. Император Сэйхитей остался доволен. Тиун тоже: он испробовал свое могущество на сейши Судзаку, и у него все получилось.

А потом Тиун заявил театру:

- Я решил сделать нас лучшим театром в мире.

И никто не стал с ним спорить.

Тогда Тиун нанес на лицо разноцветный грим, надел корону и сменил имя.

- Тиун Ре сделал много ошибок, - сказал он. – Теперь его нет. Есть Рагун.

И театр снова тронулся в путь.

 

Тиун – Рагун – не давал людям спуску. Айин плакала, Лю сжимал кулаки, но терпел, сам не зная почему, все эти бесконечные репетиции, повторы, спевки. Терпели все.

Когда проходили мимо красивого озера – там, на берегу, еще виднелось пепелище деревни, где некогда жил народ Хин, - Рагун неожиданно позволил труппе сутки отдыха, а сам удалился куда-то. Айин и Лю полдня сидели на берегу, мечтая найти счастливые жемчужинки. Близился вечер, когда по песку прошуршали легкие шаги...

- Ой, Ти... Рагун, зачем они тебе? – засмеялась Айин, заметив, что юноша несет полные горсти крошечных раковин. Тот промолчал в ответ, а ближе к ночи подсел к Айин и предложил ей заглянуть в ракушку. Девушка наклонилась к его руке...

Ее мечты были светлыми и ясными. Там она нашла-таки жемчужинку. Прекрасная сказка.

Рагун усмехнулся. Старый колдун знал, что говорил, когда советовал ученику найти как можно меньшее вместилище для его творений. «Меньше сосуд – меньше усилий,» - твердил он, и Рагун послушался. Получалось хорошо...

Тренироваться на труппе не хотелось. Мало ли что... а на театр у Рагуна были планы. И он стал терзать собственную память. Дни его детства проходили перед ним красочной чередой, и постепенно он понял, что не была тогда трава зеленее, а люди добрее, - просто он был наивным и глупым.

«Этот приемыш», «поросенок», «бесполезный мальчишка»... Сыном звала его одна Яо, Ван так ни разу и не произнес этого слова. Его начали учить играть в театре, как только он научился говорить. Бесконечная муштра, палка Сэня и окрики Вана, скудная еда, кукла из обрывков платка, и еще – дорога, которой не было ни конца, ни края. Дорога, замкнувшаяся в кольцо. Где-то на этой дороге, в снегах Хоккана, - могила Яо, а на южной границе Конана – могила Сэня... Так, у дороги, могли похоронить и маленького Тиуна, который заболел, кажется, единственный раз в жизни, зато сразу воспалением легких... Яо тогда еще была жива. Яо его выходила. Когда Тиун первый раз слез после болезни с повозки, была весна, и каждая травинка, каждый цветок придавали ему сил, мир был таким свежим, таким радостным...

А теперь он увидел свое детство глазами взрослого человека, и детство утратило для него свою невозвратную прелесть.

Тогда он придумал себе иное прошлое и просмотрел еще одну свою жизнь – в ней он был воспитан в знатном семействе. Но греза причиняла боль, поэтому оборвалась большим пожаром, в котором погибли все, включая его самого. Так Рагун узнал, что все, происходящее в иллюзии, может отразиться и на реальности. Он долго не мог отдышаться, в последний момент диким усилием воли не дав себе провалиться во мрак смерти здесь, под вечерним небом Кутоу. У него на ладонях остались следы ожогов, глаза щипало от дыма. Иллюзия обрела плоть.

Рагун прокашлялся, проморгался, смазал ожоги мазью и вновь нырнул в мир своих иллюзий. Теперь он будет гораздо осторожнее...

В конце этого года театр осел в Кутоу. Пока – не в столице, пока – только в провинциальных городке играли они, собирая толпы любопытного народа. С каждым разом все большие толпы. Рагуну приходилось прятаться от стаек поклонниц, которым почему-то очень хотелось получить на память клочок его одежды, не говоря уж о поцелуе. И не то чтобы он не выносил женщин, нет, по-хорошему ему было все равно, но эти визгливые надушенные существа доводили его до белого каления.

Чтобы отвадить вертихвосток, он выработал довольно неприятную манеру общения – противный скрипучий смешок, жутковатые интонации... Это помогало, хоть и не всегда.

Его собственная труппа уже давно забыла, кто такой на самом деле их строгий, но несомненно гениальный режиссер. Мальчишка Тиун скрылся в тумане прошедших дней, а вечно загримированный Рагун ничем, совершенно ничем не был похож на Тиуна. Труппа знала, что Рагун – маг. Труппа молчала, никому ни словом не обмолвясь об этом. А о том, что он – сейши Сэйрюу, не знал никто, кроме него самого.

Время текло почти неосязаемо, заполненное нелегким актерским трудом. Рагун терпеливо ждал, раз за разом повторяя своим актерам:

- Все, что делаешь, ты должен делать безупречно. Все, за что ты берешься, ты должен досконально изучить, проникнуть в самую суть предмета и действия. Только тогда ты овладеешь в полной мере своим искусством...

Труппа не спорила. Труппа знала, что Рагун сам неукоснительно следует этим правилам. И люди работали, как проклятые, без отдыха, получая за это полновесное золото и море человеческого восторга.

Однажды осенью в городе появился придворный чиновник. Он направился прямо в резиденцию театра, и вся труппа замерла, затаив дыхание: что-то принесет им этот вестник.

Один Рагун был совершенно спокоен. Он ждал этого появления.

 

- Как называется ваш театр? – спросил чиновник, передав Рагуну повеление не позже чем через месяц прибыть к императорскому двору.

- Дзёгокудза, - ответил Рагун и кивнул на афиши, висевшие по стенам его комнатки. Название появилось, как только театр забросил кочевую жизнь, и прекрасно прижилось.

- Хорошо, я доложу об этом, - сказал чиновник и поспешно ушел. Он побаивался этого невозмутимого человека с неподвижным загримированным лицом.

Рагуну той осенью исполнилось двадцать лет.

 

После первого представления в императорском дворце он назвался императору именем Томо. А император со словами: «Хорошо, значит, вас уже двое,» - кивнул на золотоволосого красавца, который, как и пять лет назад, стоял за правым плечом повелителя Кутоу. Накаго...

Томо – теперь он готов был быть тем, к чему его обязывало предназначение – внимательно смотрел на Первого из сейши Сэйрюу. Накаго... Голубые озера бесстрастных глаз. Глаза, которые отразят чей угодно взгляд – но только не вопрошающий взор Томо. А за бесстрастностью – океан гнева, океан ненависти.

Накаго не желал иметь дело с другими сейши, покуда не появилась мико. И все же не утерпел, задал Томо вопрос о том, какова его сила. Томо показал. Показал Накаго все, что таилось в глубине его собственной души. Смерть матери, смерть подруги, истребление всего народа Хин... Ненависть – единственное, что давало Накаго силу.

Томо задумался. У океана ненависти все же были берега. Даже самые страшные душевные раны со временем заживают. Кто знает, сколько пройдет лет, прежде чем в мир явится мико; кто знает, не пройдет ли за эти годы одержимость местью, превращая Накаго в усталого безразличного человека с опустошенной душой? В это пламя надо было подкладывать топливо, чтобы оно горело ровно и ярко.

Томо не желал Накаго зла, когда раз за разом показывал ему его искалеченное детство. В сущности, Томо – Рагуну – Тиуну давно уже было наплевать на чувства других людей, и он не причинял никому ни зла, ни добра, если только человек не становился у него на пути. Это равнодушие многие принимали за гордыню, за злобу или презрение; но оно было всего лишь глубочайшим, почти нечеловеческим, тщательно выпестованным равнодушием. В жизни Томо был лишь один человек – он сам, и лишь один долг – служение Сэйрюу; но ради этого служения он готов был делать все возможное и невозможное. В том числе и заставлять других служить столь же самозабвенно.

Потом эта девчонка из веселого дома встряла между Томо и Накаго. А еще через два дня она обнаружила, что она – тоже сейши Сэйрюу. Глупая, безнадежно влюбленная, безнадежно юная... откуда она взялась, такая чистая душой, хоть и бывшая проститутка?.. Томо не любил, когда ему мешали. Не будь она Сои, она вскоре тихонько распрощалась бы с жизнью. Но – этого делать было нельзя. Поэтому Томо старательно не замечал ее, продолжая вливать в душу Накаго жгучий яд воспоминаний.

Потом... Накаго убил в поединке сегуна Кутоу, причем обнаружил, уже нанеся смертельный удар, что приходится убитому сыном. Томо счел, что этот случай надолго обеспечит Накаго силой, поэтому, когда золотоволосый приказал обоим сейши убираться прочь до появления мико, Томо даже не подумал спорить или нарушить приказ. Он просто забрал труппу и возвратился в провинциальный городишко, который иногда называл «своим». Он умел ждать; он привык ждать; и он чувствовал, что ждать остается недолго. Может, еще один оборот колеса... Образ колеса в его мыслях имела та вечная дорога, по которой он шел год за годом всю свою жизнь. Весь мир умещался в этом колесе. Вся его вселенная.